Кризис мужчин среднего возраста

Из опыта психолога-христианина

Галина Бирчанская

Время разбрасывать камни,
и время собирать камни.

Книга Екклесиаста

Эта история произошла несколько лет назад, но и сегодня я волнуюсь, вспоминая её.

– Почему настоящих друзей, как и хороших родителей, называют преданными, вы не задумывались? Не потому ли, что их всегда предают, а они всегда прощают?

С такого вопроса начался разговор с человеком, о котором я слышала от своей знакомой: "Он был мужем моей подруги. У него появилась другая, и они расстались. Глубокий конфликт с сыном. С работой проблемы, начал выпивать. Жалко его. Если сможете, помогите".

– Вас предали? – спросила я, глядя на человека с плакатно-безупречными чертами лица, статного, но не совсем трезвого и не очень опрятного. Крупные руки дрожали, он пытался спрятать их в карманы.

– Простите, я нездоров. Да, предали, конечно. Я предал, меня предали. Всё правильно – бумеранг. Я не могу жить и боюсь смерти, запутался. Мне тяжело говорить. Когда будет время, прочитайте это письмо. Я написал его полгода назад моему другу, но побоялся отправить. Ношу с собой, видите, оно порядком поистрепалось. Вы всё из него поймёте.

– Читать чужое письмо?

– Это ничего. Я пытался разобраться в себе, быть честным. Большой труд. Если возможно, пусть его напечатают в вашем журнале. Мне известно, что друг читает его.

– Завтра я уезжаю, мы не скоро встретимся. Может, поговорим о ваших проблемах сейчас, без письма?

– Нет, слишком больно. Прочитайте, а приедете – поговорим, так будет легче. И я постараюсь быть в форме.

Я читала письмо в самолёте. Оно было написано от руки. Прыгающие строчки, безвольно скатывающиеся вниз у края страницы. Буквы без соединений внутри слов, разной высоты и нажима – где-то совсем бледные, а где-то насквозь рвущие бумагу. Не читая текста, можно представить состояние и характер автора.

"Аксиома – это истина, не подтверждённая логикой. Всё, что называют банальностью, аксиома. С высокомерным презрением я отвергал банальность, то есть истины, всю жизнь. Я трус. Моя гордыня не допускала раскаяния, теперь я каюсь. Почему лишь в 50 лет мне открылось, что каждая причина предполагает следствие, любое преступление наказуемо, а слова и поступки не исчезают бесследно, а становятся приговором, оправданием или благословением – в зависимости от посыла?

Ты никогда не любил многозначительности и многословия, говорил: за ними пустота. Я опустошён. Ты столько раз прощал меня, прости и на этот. Ты нужен мне. Только с тобой я хочу говорить, обращаясь со словом: Друг. Сколько "друзей" заполняло мой дом, телефонные книжки, время, амбиции, заблуждения... Где они теперь? Знакомые? Враги? Я вычёркивал их из книжек, из памяти, из своей жизни – вместе с частью этой самой жизни. Ничего не осталось. Никого. Только ты, преданный мной друг. Всем ярким и значительным, что было когда-то со мной, я обязан тебе. Я украл это у тебя. Всем страшным, что было в твоей жизни, ты "обязан" мне. Не знаю, что с тобой теперь (наверняка всё наперекосяк), а вот я попался в свой капкан, один и в отчаянии.

"Ладонью жёсткой и шершавой дни наших судеб лепит жизнь, бросая правых и неправых в замес из истины и лжи..." Нам не было и восемнадцати, когда ты написал это. Для меня было непостижимо всё, что давалось тебе само. Ты Моцарт, а я хуже Сальери: не убил, а использовал тебя. Крал твои мысли, идеи, стихи. Впитывал всё, что легко и искромётно рождал твой мозг, и выдавал за своё. У меня была цепкая память и спящая совесть. Раньше она почти не беспокоила меня, лишь изредка – "словно проблески сна у слепого, бубенец у шута на виске...".

Видишь, я и сейчас помню твои стихи. Бубенец вырос в колокол, а сон, если и приходит, становится кошмаром. Я занял твоё место в профессии – поэт, писатель, журналист. Мои преимущества в школе и при поступлении в институт: важный папа, правильные национальность и внешность. В те годы это было весомей всех твоих талантов. Мне было несложно убедить тебя и себя, что шансов у тебя нет, и потому я спокойно отнёс в приёмную комиссию твои стихи и рассказы. Ты сдавал на математический, не прошёл из-за одного балла, и тебя взяли в армию. Твои письма оттуда помогали мне быть "способным" студентом: ты, как всегда, творил, сочинял (неужели не понимал, как я это использую? А вдруг понимал?!).

Пока ты служил, я очаровал твоими стихами девушку, которой был очарован ты – я знал о твоих чувствах. Твоё старомодное восхищение и робость заставили меня обратить на неё внимание. Я умело ухаживал за ней, водил в театры и рестораны – непозволительная роскошь для тебя. Я был хорош собой и неробок, а запас шуток-"импровизаций", рассуждений на умные темы и стихи, стихи, стихи... конечно, заставили её влюбиться в меня по уши. И на этот раз я легко сказал себе: ты сутул, в очках, невысок, красивым трудно назвать тебя, вот разве только твоя улыбка, которой я всегда завидовал. Но этого так мало для такой королевы. Мои родители на свадьбу подарили квартиру. Ты никогда не упрекнул меня, хотя мечтал вернуться и в стихах рассказать ей о своей любви. Стихи на все времена года прилагались. "Улыбнулась улыбкой молний, заманила в царство зелёное..." "Твой золотистый локон – как завиток барокко, сквозь готику и осень..." "А я как по тонкому льду – дойду или не дойду..." "Смеётся соловьями сад..." В общем, ты был моим Сирано, правда, без твоего ведома. Вернувшись, ты радовался за нас, поздравлял. А я завидовал тебе, что ты не умеешь завидовать.

Господи, я пишу и вдруг сейчас подумал: Господи, никогда при жене, нашей Роксане, ты не читал стихи, а ведь они льются у тебя всегда. Ты догадывался? Не хотел выставлять меня вором, предателем? Убийственное великодушие. Каким ничтожеством я выглядел! Зачем ты прощал? Не поговорил со мной? Твоё прощение оказалось хуже мести.

У нас родился сын, им занимались бабушки и няни, мы с женой учились. Ты поступил в какой-то технический вуз. КВН, самодеятельность – я опять завидовал тебе: вольный, весёлый, никого не предавший. Стипендия была копеечная, но тебе не привыкать: после смерти родителей ты жил с бабушкой. Всё детство я бегал к вам, и она кормила меня блинчиками с вареньем, и это казалось вкуснее любых деликатесов, от которых ломился холодильник в моём доме. А ещё доброта и любовь жили в твоём, а не в моём доме. Как я завидовал твоей жизни!

Жену я по-прежнему не любил. И отцом был неважным – слишком рано им стал, сам не наигрался. Жена любила меня, то есть того, за кого я себя выдавал. Но когда долго живёшь вместе, хочется быть собой. Она узнала меня настоящего, долго не могла понять – тоже ведь совсем молодая, так и не поняв, разлюбила. А наша жизнь вовсю катилась: семья, сын, диплом, работа в одном журнале, а потом, с лёгкой руки отца, на телевидении. Она очень талантлива, а я всё это время питался от тебя, как от электростанции. Чем лучше становилась материальная жизнь, тем формальнее – отношения с женой. О разводе и не думали: так было удобно. Меня окружали только нужные люди. Тебя я в дом не звал по известным причинам, но мы встречались, созванивались. Ты радовался моим успехам, хотя знал о них понаслышке. Говорил, что советскую прессу и ТВ игнорируешь, и меня это устраивало. Хотя... неужели и в этом ты щадил меня?

Ты окончил институт, работал в КБ простым инженером. Не женился. Однажды я увидел у тебя книги и журналы, изданные на Западе и запрещённые здесь. Ты был диссидентом, я это сразу понял и вспомнил твои шутки, которые никогда бы не повторил, о нашей стране и политиках. Мне стало не по себе, и я поторопился уйти. Ты всё понял и долго не давал о себе знать. Запасы твоих идей ещё грели, но без общения иссякали. Встречи с тобой я боялся, и не зря: меня вызвали в КГБ. Там известно всё, о нашей дружбе тоже. Ты интересовал их, я тебя сдал. В тот же вечер ты появился у меня без звонка. Просил помощи: не говорить лишнего, если вызовут, и, если понадобится, письма от меня и от отца в твою защиту. Я возмутился: унижать меня недоверием? И подставлять лучшего друга, пожилого отца! Негодяй, предатель! Я выгнал тебя в ночь, в мороз. Больше мы не виделись. Знаю, что ты сидел. Долгие годы я старался забыть, не думать о тебе. Твои бывшие соседи сообщили мне, что умерла твоя бабушка. Не знаю, кто её хоронил, – я не пришёл. Выть хочется, когда вспоминаю об этом. После освобождения ты эмигрировал, мне кто-то сказал. Тогда это звучало как "умер".

Моя семейная жизнь сводилась к ночлегу. Сын вырос в доме родителей жены. Чувств никаких не было. И вдруг – это невозможно представить! – я влюбился, по-настоящему, впервые, после сотни жарких и коротких связей, которые всегда начинал и заканчивал сам. Мне быстро всё надоедало, становилось лень, я даже думал, что никогда не узнаю любви. Женщины периодически беременели от меня, но я не допустил ни одних родов. Хорошая клиника, знакомый врач, деньги – вот всё, что я мог для них сделать. А тут просто ополоумел. Снова в ход пошли твои стихи, байки – как когда-то. Она сказала, что с женатым мужчиной, пусть даже желанным, близости не допустит. Я совершенно потерял голову, всё рассказал жене. "Ты теряешь не только меня, но и сына, и работу, – сказала она довольно спокойно. – Я тоже не люблю тебя давно, но веду себя прилично. О твоих похождениях знаю, мне на них наплевать, а развод и всякое такое – подумай, что тебя ждёт. Твой отец не имеет прежней власти, ты давно не пишешь. Наш сын взрослый человек, он, возможно, любит, но не уважает тебя, это уж точно".

Было неприятно слышать это, но я настоял на разводе, нам его быстро оформили в загсе. Возлюбленная (я не написал, что она вдвое моложе меня) была счастлива, но замуж не торопилась. Мы с ней жили на даче родителей. Я взял отпуск, было лето, мы наслаждались, и мне казалось, что так будет всегда. После отпуска я узнал, что меня уволили. Потом – что моя невеста встречается с моим сыном. Однажды я пришёл с ней к родителям, а там был сын. Такое вот знакомство. Всё потерял. Ни дома, ни жены, ни сына, ни любви, ни работы. Все отвернулись от меня. Всё чаще я думаю о тебе, о своей злосчастной роли в твоей судьбе. Пару лет назад мне сказали, что ты вернулся. Хочу увидеть тебя, встать перед тобой на колени. Всё, что случилось со мной, я заслужил. Банальность – аксиома – истина. Прости меня".

Два месяца вдали от Москвы это письмо не давало мне покоя. Что с этим человеком? Был ли он без помощи врача всё это время? Дурные предчувствия мучили меня. Вернувшись домой, первым делом я нашла телефон общей знакомой.

– Я приехала и хотела бы встретиться с вашим протеже.

– Если можно, я заеду к вам сама.

...Сев в кресло, она вынула из сумки книгу. Обложка показалась мне знакомой: одна книга из большой серии самого модного и интересного писателя. Но я согласилась на эту встречу из-за другого автора.

– Что с тем человеком? Он придёт? Ему срочно нужна помощь.

– Он получает её в психиатрической клинике. Видите эту книгу? Конечно, знаете это имя? Это псевдоним друга нашего знакомого, с которым у него была какая-то давняя ссора. Он и представить не мог, что такая слава досталась ему. И о том, что моя подруга, его жена, вышла замуж за этого писателя, он тоже не знал. Был жуткий срыв. Соседи вызвали "скорую", когда он бегал по дачному посёлку босой, полураздетый, с криками: "Он вернулся, чтобы отомстить мне! Граф Монте-Кристо!" В больнице, говорят, он сразу утих и посветлел. Болезнь, диагноз стали его защитой, избавили от ответственности, объяснили многие поступки. Ему так не везло в последнее время, и ещё этот кризис у мужчин среднего возраста... Они так хрупки и ранимы – не то что мы, женщины.
http://www.istina.religare.ru/material408.html